Беседа, с которой читатель может познакомиться ниже, была записана в апреле 2023 года в небольшом городе Луганской Народной Республики, вошедшем в ее состав еще по результатам событий 2014–2015 годов. Собеседник — простая женщина с Луганщины, мать двоих сыновей и жена военного (к слову, добровольца из России, пришедшего в ополчение задолго до СВО).
Вместе с тем она — активная участница событий Русской весны, гуманитарщица, помогавшая различным воинским подразделениям как до, так и во время спецоперации. Это ее взгляд на исторический вихрь, у эпицентра которого она оказалась. Опыт непростой постсоветской жизни и ее изменений в этом вихре. Переживание тяжелых трагедий и ответы на непростые вопросы, что с собой принесла война. Это не академическая история, не подборка фактов и документов. Но живое слово участника событий из народной массы, которое нередко оказывается «затерто» официальной историей. И потому фиксировать подобные образы прямо сейчас, когда период горячей войны еще не окончен, — вдвойне важно. — С., давай немного о тебе. Сколько тебе лет, откуда ты? — Я родилась здесь, в городе К., мне 36 лет уже. Всегда мы здесь жили, никуда отсюда не собирались, потому что у нас хозяйство, у нас кошки-собаки. У нас и мысли никогда не было отсюда уезжать. — Чем по жизни вообще занимаешься? — Кинолог, дрессировала собак всегда. Работала кредитным специалистом, пока не началась война в 2014 году. Принимала непосредственное участие в Русской весне, с самого начала, с первого марта. Мы организовывали митинги, мы там были. В народной дружине состояла. У меня овчарка была патрульная, я ее сама тренировала. Мы с этой собакой патрулировали город, с ребятами. Помню, как привозили сюда бандерщину на автобусах, наш местный один привозил. — Я хочу спросить про то, что было до Майдана. Ощущалась ли тогда какая-то враждебность с другими частями Украины? — Враждебность была всегда с Западной Украиной. Остальные части Украины: центр, юг — там везде свои были. То есть не было никакой вражды. Мы катались на выставки собак. Мы постоянно ездили в Киев, Днепропетровск, Харьков, Николаев. У меня много везде друзей, мы до сих пор с ними общаемся. Никакой враждебности никогда не было, никогда. Западная часть Украины — Черновцы, Житомир и так далее — это да, другое. У меня подруга ездила туда, с молодым человеком там познакомилась. И он говорил ей, где можно говорить на русском, а где лучше молчать просто, делать вид, что ты немая. Настолько враждебное было отношение. А остальная Украина не была враждебной никогда, там всем было все равно. То есть каждый жил своей жизнью. У них там всегда жизнь была получше, чем здесь у нас. — Лучше жизнь была на Западной? Я слышал, что наоборот. Там все больше сельская местность, а здесь промышленность, больше денег… Донбасс более богатый, более развитый. — Нет… Промышленность. Ну, когда она была? В Советском Союзе? Потом ее не стало. Украина здесь все развалила. Шахты даже начали закрываться, шахты! Году, наверное, в 2002-м уже начали шахты закрывать, тогда уже. Потом эта «Помаранчевая революция» («оранжевая», укр. — прим.) с этим Ющенко. Более-менее жить начал Донбасс, когда пришел к власти Янукович. Тогда подняли зарплаты, подняли пенсии. — Он сам с Донбасса же был выходец, верно? — Да, да, он сам с Донецка. Вот тогда Донбасс ожил, просто ожил. И дороги кое-где делались, в крупных городах. Мы все знаем Донецк, каким он был. Янукович его отстроил, потому что это его родной город. — Так, а когда начался Евромайдан, как вы на это все смотрели? — Мы смеялись с этого всего. — Смеялись? — Ну, смотришь телевизор, ну скачут обезьяны, ну и скачите себе дальше. Много, конечно, наших местных было… эсэмэски-то всем приходили. — В смысле, эсэмэски, приглашающие на Майдан, деньги зарабатывать? — На Майдане 300 гривен был день. Эсэмэски приходили всем, и наши многие ездили туда. Чай, печенья разносили. Кстати, иногда странного рода, от них потом люди дурели. Наших там было немало. — То есть молодежь ездила с Донбасса зарабатывать деньги, ну и потусить, скажем так, на Майдан? — Ездили, да. Ну, а как это — не поехать в Киев… Автобус тебя загрузил, кормят, поят, в Киев свозили, обратно привезли. — Кто откажется, да? Еще и против олигархов, за «справедливость», да? — У нас здесь не было такого, что «А-а-а, нам Евросоюз нужен!» Нам Россия нужна. Россия была важнее, потому что тут до нее 70 километров, люди на заработки ездили. Но без истерики. На этот Майдан никто не обращал внимания. Мы и в войну-то не верили. Кто в нее верил? Когда показывали танки (когда уже ВСУ начали вводить войска в Донбасс — прим.) — реакция была типа «Какие танки, вы о чем, люди? Какая война?». — А когда на Майдане начали уже стрелять? Когда начали жечь покрышки, начались битвы с «Беркутом»? — Все равно не было веры. Я даже тогда особо этим всем не интересовалась. Нет, я видела по телевизору, но мне как бы некогда было. С работы я шла домой, переоделась, покушала, шла на дрессировку собак, вечером приходишь — упала, полежала, встала, пошла с подружками погулять. Потом спать, утром снова на работу. А затем Славянск был… Вот когда Славянск начался, вот тогда… — События в Славянске начались в марте 2014 года, правильно? — Да, это был конец марта. Танки зашли в Славянск, дальше зашел туда Гиркин. Славянск бился. Я помню эту гору Карачун… — Так, стоп. Сперва же проходили митинги, правильно? Митинги, демонстрации, захваты обладминистраций в Луганске и Донецке. — Да. Из-за чего вообще все это началось? Из-за того что, когда выбрали Порошенко, он начал снимать наших глав. Глав администраций, глав областных, губернаторов, МВД, в общем, по всем структурам. И вот начал народ подниматься — почему мы должны плясать под чужую дудку? — Пошло возмущение, да? — Да, пошло возмущение. Вот эти вот митинги. 1 марта у нас был митинг «Русская весна». — Я когда въезжал в ЛНР, видел большой транспарант «14 апреля — день украинской агрессии». Почему именно 14 апреля? — Потому что Луганск обстреляли, по-моему, в первый раз… — В общем, это было какое-то применение оружия в апреле уже. — Луганск обстреляли — да, в апреле. У нас кредит был в банке, и когда события начали развиваться, мы подумали — надо его закрывать от греха подальше. Я помню, что мы поехали в Луганск закрывать его, офис был в центре, возле ОГА. Мы уехали, и в тот же день бахнули по ОГА. — Так, референдум, получается, проходил позже? — Референдум проходил в мае. — В это время уже обстрелы шли? — Ну, обстрелы у нас не шли, это было в Славянске. И тоже, о референдуме — первой поднялась Харьковская область, первые они поднялись, и первой ХНР объявили они. Потом ДНР, потом только мы. Так это все развивалось. На референдум пришло очень много народа. Были очереди, мы стояли. — То есть это было действительно народное волеизъявление? — Да, народа было много. Все верили, что мы перейдем в Россию, что будет как с Крымом… — Вот это важно. То есть было воодушевление примером Крыма. До этого был Крым, и думали, что теперь будет такая же история. Верно? — Да. Бабушки так просто верили, что вот раз — и все. А мы, те, кто более понимал, знали, что все посложнее. По какому принципу Крым стал Россией? Потому что он был автономной республикой Крым в составе Украины. Чтобы Донбасс стал Россией, нужно было сперва автономию получить — вот эту автономию мы и просили. То есть если бы тогда Украина дала бы просто автономию Донбассу — возможно, ничего бы не было. Просто были бы автономией, а по Конституции, что власть принадлежит народу, мы имели право получить эту автономию, если 75% населения проголосует «за». Но автономия, опять же по референдуму, может стать частью другого государства. На это был расчет. Но автономию Донбассу никто не дал. — Тогда все это выглядело очень странно, дико. Побеждает Майдан, как следствие начинаются процессы на Юго-Востоке. Вообще логично было бы приехать и как-то договариваться. Вместо этого пошла сразу грубая сила, войска. — Пошла сперва не грубая сила. Пошел именно посыл: «Заткните свой рот. Мы меняем власть на свою, а вы сидите и молчите в тряпочку, как молчали раньше». — А потом уже обстрелы начались, правильно? — Обстрелы начались в Славянске, немного попозже. Чисто по Славянску я не особо помню, как что там было. У меня там подружка жила, и я знаю только об агрессии, когда уже там бились. Она в подвале жила. — Это когда за него шли бои? — Славянск, да. Когда там укрепились. Гиркин-Стрелков был со своими ребятами. И укры там были. Укры там чудили — женщину, у которой сын ушел в ополчение, к танку привязали и таскали ее, пока она не умерла. Девчонку десятилетнюю изнасиловали, убили, накрыли ею гранату, растяжку поставили. — Это были украинские добробаты? Или просто обычные ВСУ? — Скорее всего, нацгвардия. — А вот здесь, в К., какие-то боевые действия проходили, что-то было здесь? — Проходили, но в окрестностях, в самом городе укропов и боев не было. Попадание ракеты было. Вот тут недалеко, в крытый павильон. И еще в один дом тоже было попадание ракеты. Женщину убило. 31 июля ракету выпустили по блокпосту в 4 часа утра, земля аж дрожала от взрыва. А до этого в Антраците на неделю раньше тоже по блокпосту били. Но в целом в городе разрушений не было. В Миусинске, где шли сильные боевые действия, пару домов разрушили. Боевые действия там были очень интенсивные, выкуривали по полной. Но разрушений там особых нет. Они (ополчение) как-то их (ВСУ) вытеснили сразу в поле, и бились в поле. — Про ополченцев. Это массовое было движение — идти в ополчение? — Расскажу. Была наша народная дружина. Был организован блокпост, мы на нем несли дежурство, каждое утро отзванивались, отписывались. Я, к примеру, здесь, на главном блокпосту была. То есть мы приезжали и несли дежурство. — Что за люди были в ополчении первой волны? — Наши в основном были, местные. Вообще первая волна с чего началась — наши начали собираться. Был общий сбор в Антраците. Приехали казаки российские. Всем ребятам, кто имел действующий военный билет, дали оружие и отправили обучаться в Перевальск. Там была у Козицина школа. Я как раз кинологом там была, у нас клуб был при казачестве. Ну, там обучать их начали, кому раздали оружие. Скажем так, довольно массово это было. — А ты сама участвовала в этом? Была именно как боец ополчения? — Я не как боец ополчения. Поначалу меня учили и стрелять, и со снайперской винтовкой обращаться. Но когда начались большие эти движения военные, девчонок всех поперли оттуда со словами — «бабам на войне не место». Поэтому мы готовили кушать и ребятам возили. Экипировку собирали, медицину собирали. — Освежим немного всю эту историю. Насколько я следил, сперва было очень тяжело, ополченцам приходилось непросто, потом возникла помощь из России. — Она практически сразу возникла. В Славянске ополчению оружие привезли, что-то еще, а потом они уже начали трофеи забирать. — А какое отношение было к Минским договоренностям? — А кто в них верил здесь? Никто в них не верил. Когда начали наши идти вперед, последнее что было громкое — отбили Дебальцево. Вот если бы в тот момент поперли, уже, наверное, вся Украина была бы под Путиным. Но не дали, заключили Минские. И что дали нам Минские? Сколько наших пацанов погибли по Минским? Потому что нашим запретили стрелять, а тем фиолетово, а нашим даже отвечать нельзя. И кому где как повезло. Где-то стороны друг другу руками махали, обозначали просто, что «мы на позициях». А где-то исподтишка снайпер стрелял. — Как все эти восемь лет? Из России это выглядело так. Была острая фаза, 2014–15 года. Потом Минские соглашение, стабильный фронт и иногда артиллерийские перестрелки. Если смотреть более пристально, окажется, что были серьезные обострения, попытки наступления со стороны Украины. — Нет, попыток наступлений не было, но были просто подлости. Вроде того, что пришли ночью в окоп, всех перерезали просто и все. Такое было очень часто, но об этом молчат, об этом никто ничего не скажет. Но было это. Пришли, попросили покурить — и постреляли. — То есть вэсэушники приходили к ополченцам просить покурить? — Да, я же говорю, что это зависит от того, у кого какие посты были. У меня муж под Счастьем был. А там река Северский Донец течет. Они с одной стороны стоят, а мы — с другой. Мы, говорит, друг другу помахали руками, обозначились, что посты есть, автоматы положили и пошли купаться в речку. То есть нормально. А вот у меня товарищ был, в другом месте они стояли. Вот там иначе — ночью в окоп прокрались и перерезали их всех, пока те спали. Это был год, наверное, 2017-й. То есть вообще, полное действие Минских и никаких боевых действий. То, что нечто подобное СВО случится — в это уже никто не верил. Сидели каждый на своем посту, и все, ничего такого не было. — Какая была атмосфера в республике все эти восемь лет? Что вы ощущали? — Жизнь была. Обычная жизнь. О войне забыли быстро, тем более что у нас (в К.) почти не стреляли. — Чем вы себя ощущали вообще? Россией или чем-то другим? — Россией, конечно, да. — То есть считали, что вы уже неофициальная часть страны? — Да. А как по-другому можно было считать. Во-первых, нас здесь переженилось на россиянах сколько? (Улыбается.) Ну, я же сама, у меня же муж россиянин, он с Тюмени. — А он с Тюмени приехал сюда? Доброволец? — Да, доброволец, был в Донецком аэропорту. А я волонтер, так и познакомились случайно в интернете, и через месяц он приехал ко мне. Уже девять лет мы вместе. Здесь все уже российское было. Тут никогда никто ничего не ремонтировал, здесь у нас такой какой-то культуры, ничего такого не было. И когда стало ясно, что мы под крылом России — здесь люди сами начали меняться. Да, быдло тоже понаехало, хватает. Но люди начали меняться. Стало лучше, чем было до этого, при украинской власти. Да, шахты закрылись, с работой сложно. Но все равно какая-то жизнь была. — А что насчет неформальных связей? Государство — понятно, это система, это власть. А вот именно с простыми людьми в России, с обществом, какие-то связи возникали? Общение. Вы ездили в Россию, россияне к вам приезжали. — Массового конечно, ничего не было. Гуманитарщики, да. Гуманитарка приходила на город, но она тут и оставалась. Был у меня один опыт. Это еще до знакомства с Юрой, они (организация РВС присылала гуманитарку, которую регулярно привозил Юрий Попов — прим.) меня сами нашли. Вышла я на ребят в Питере, собрали там большую фуру помощи для ополчения, для людей. А это было перед 9 мая. Выслали фуру. Я пошла в администрацию — говорю, так и так, мне нужно сопровождение, потому что могут где-то диверсанты бегать или еще что-то. Ну и что-то не заладилось, фура должна была приехать с опозданием, а она просто потерялась, сгинула где-то. Вот такого было очень много. — Готовились ли вы к такой большой войне, какая началась? Или вообще не готовились, не думали, что возможно такое? — Мы вообще к войне не готовились. Мы живем сегодняшним днем, и тогда жили сегодняшним днем. Как можно было готовиться к войне, если у нас, например, даже подвала дома нет? Фазу активной стрельбы, когда стреляли активно, мы сидели в гараже в яме. Гаражная яма, машину загнали в кусты, спрятали под ветками, а сами сидели в гаражной яме. — Это когда, вот уже сейчас, или до этого, в 2014-м? — Нет, это давно, сейчас вообще не прятались. Сейчас если там спрячешься, то засыплет вместе с гаражом. А тогда… Сестра с работы придет, начинается стрельба. Я побегу пока людям что-то отнесу, мы же кормили больницу, кормили хоспис, в приют относили, молоко же свое есть. Украина же снабжение перерезала, и нам позвонили с хосписа, просили помочь. Люди бежали отсюда, стариков своих бросали тупо возле подъездов, лежачих стариков бросали. И нам позвонили с хосписа — помогите, чем можете, дать еды, допустим, на семь человек. А у меня уже таких тридцать. Поэтому каждый день я носила молоко на хоспис. И вот идешь, слышишь — стрельнули, ага, пролетело, просвистело, значит, уже рядом не приземлится, идешь дальше. Как-то вот так. — Каким вообще был этот переход из состояния, когда ты мирный человек, в состояние, когда вокруг что-то стреляет, летает. Психологически было сложно или довольно быстро привыкаешь? — Быстро привыкаешь. У нас не было этого страха, мы не понимали, что это такое — снаряд. Однажды, когда стрелять начали, сильная стрельба началась, мама говорит — «побежали в яму». Бежим в яму, кошки, собаки за нами. А кошка одна последняя осталась, не побежала за нами. Я возвращаюсь, думаю: «Быстрей, быстрей!» Возвращаюсь, хватаю кошку — а в небе что-то летит, свистит. Ну, думаю, все. А ракета прилетела в этот дом, ее же от горизонта далеко видно, я ее увидела в небе. У нас на районе как-то было. В один дом попало, собак поубивало в вольере, от собак ничего не осталось. А мужика откинуло взрывной волной в яму. Чуть ли не утонул в яме своей с водой. И один снаряд у нас на соседней улице попал в дом и не взорвался. Приехали саперы, достали снаряд, оградили его. К вечеру снаряд исчез. Утащили. — Вопрос про «ту сторону», про остальную Украину. Когда я следил за событиями все эти годы, честно говоря, поражался, откуда у их активистов возникла такая лютая ненависть к русским, к дончанам, луганчанам. Я помню случай, когда еще в начале всей этой истории в Краматорске ребенка раздавило танком, помню обстрел площади перед правительством в Луганске, когда погибли простые люди, прохожие. И помню эти комментарии, что «так и надо», «самке колорада оторвало лапки», «намотало вату на гусеницы» — это про убитого ребенка. То есть нечто запредельно бесчеловечное. Как они радовались все эти годы, когда у нас самолеты падали, леса горели, происходили какие-то катаклизмы. В России что-то случилось плохое — у укропатриотов тут же счастье, радость. И я не понимаю — мы ведь недавно были одной страной. Для старшего поколения это особенно близко, все вышли из Советского Союза. Куча примеров, когда люди родились где-то в глубине России, по распределению ехали на Украину, там оставались жить, создавали семьи, а после распада Союза автоматически стали как бы украинцами. И они тоже в это все попадают, в эту воронку ненависти. Откуда эта злоба, почему она так вспыхнула быстро? — Это все результат промывки мозгов. Это даже здесь видно. Кто-то здесь тоже люто ненавидит Украину, кому-то все равно, кто-то живет сегодняшним днем. У меня друзей очень много на Украине. И мы со всеми до сих пор общаемся. Как-то в этом году в феврале мне написала подружка с Николаева. Теперь, говорит, мы понимаем, как вы чувствовали себя. Бомбить начали Николаев. Спрашивала, как ей действовать, что делать. Вот так, говорю — стреляют оттуда, бежишь туда, прячешься в подъезде. Они тоже в Россию хотели, Николаев, с 2014 года там ждали Россию. То есть там людей было за Россию очень много, но подниматься они боялись. Сейчас там Россию ненавидят, потому что когда по городу стреляют — это сильно все меняет. — Ты говоришь, что у тебя много знакомых на Украине. И сейчас как они? Общаетесь? Нет лютой ненависти? — Общаемся. У думающих ненависти нет. Потому что все прекрасно понимают, что это не их война. И люди готовы под Россией быть — только не стреляйте, не убивайте людей. Там из таких за Украину никто особо не хочет воевать. Хотя идиотов и у нас тоже хватает, извиняюсь. В TikTok стоит только зайти — сколько там выкладывают разного. «Оккупанты тут поставили технику, там…» — То есть и здесь, даже в старой части ЛНР, есть люди, которые за Украину? — Да. И они в основном из молодежи, которой сейчас 19–20 лет. У них нет ничего святого уже — им все равно. И это же родители должны такими вырастить детей?! Ну, вот как? Да, у меня дети поздние, мне 36 лет, моему ребенку могло бы быть сейчас 16 лет, как у моих одноклассников. Я что, ребенка научила бы такому? Он что, мог бы у меня думать и говорить, что пускай москалей убивают? Я даже сейчас вот, заходишь в чат, видишь что-то такое, типа «вату намотало»… Я стараюсь не участвовать в этих дебатах, не связываться с идиотами. Но однажды было что-то там за Киев, по поводу детской реанимации. Девочка выкладывала видео, что самое страшное — это вот эта минута, когда переключают генераторы в детской реанимации. И она пишет, что во всем этом «Россия виновата» и что-то плохое про русских детей. Я ей пишу: «Скажите, пожалуйста, а неужели дети мира, всего мира — не будем брать Россию, Украину, не будем нас вообще трогать, давайте в общем. Неужели дети мира плачут на разных языках? Или матери мира плачут на разных языках? Вы желаете сейчас смерти — вы это же и пожнете. Вы желаете сейчас смерти — кому? Вы детям желаете смерти! Детям! Ладно, вы желаете смерти тому, кто воюет. Ладно, взрослому поколению. Вы детям что желаете, детям? Эффект же бумеранга никто не отменяет. Вы же получите то же самое, что желаете. Да вообще — как ребенку можно пожелать смерти? Вы желаете смерти детям, потому что они русские. У детей нация есть? У слез — нация есть?» — А там много таких «пожеланий»? — Очень много… Это просто безумие. У меня на TikTok заблокирован аккаунт, мол, я разжигаю. А украинские ролики пропускают. И там этих роликов ненависти — просто… Вы Донбасс потеряли когда? Девять лет назад. Успокойтесь и отпустите его. Просто отпустите. Вы все это время прекрасно без нас жили. Вы сказали нам, что «мы без вас сгнием». Мы не сгнили. Зачем теперь? Отпустите. Кому нужны эти напрасные смерти? Сколько уже украинцев погибло? Еще давно у меня друзья были в Нацгвардии. Когда это все началось, мы все равно общались, то есть я была на этой стороне, они были на той. И мы общались довольно нормально, мне звонили мальчишки почти каждый день — что у вас, все в порядке? Потом один вообще пропал, просто пропал, исчез. А второй однажды утром позвонил, я еще в постели была. Звонит и говорит: «Я вас всех ненавижу. Я желаю вам всем сдохнуть!» И положил трубку. И не сказать, что мы там долгое время не общались, нет, мы каждый день общались. И это же почему-то произошло. Это уже мозги промыли. У моей мамы есть крестница в Киеве, тоже прекрасно общались. Потом в один день она сказала: «Да вы сепаратисты». Все. У наших родственников дочка уехала в Австрию, когда СВО началась. Звонила каждый день маме, все нормально? Мамочка, мамочка. Потом в один прекрасный день она позвонила и сказала, что, мол, не зря тут война идет, вы же все сепаратисты. Та ей отвечает: «Я же твоя мать. Я — сепаратистка?» «Да, сепаратистка». «А что если меня убьют?» «Ну что ж, это война». Дочь говорит! Матери! — Ты знаешь, что происходило на оккупированной ВСУ территории Луганщины, Донбасса? — Знаю. Друзей у меня там было много. Честно говоря, такого чтобы насиловали-убивали — такого не слышала. А вот то, что все в упадок приходило семимильными шагами — это да. Старобельский район, Старобельск, Новопсков, Марковка, Меловое — тот край Луганщины — там же земли начали уже продавать все. Люди ж там жили, села совсем были заброшенные, и люди там как жили? Вот мы сидим, и мы на Украине, а вот… уже в России. Совхозы поразрушались, в основном все работали на Россию, ездили на заработки. Люди ходили в Россию через дорогу. Этого всего не стало. У меня там друг жил в Новопскове. Потому я и знаю. — Вы в республике ощущали, что какая-то гроза движется, что будет СВО, признание ЛДНР? — Этого все ждали, но раньше, а потом все привыкли к тому, что было по факту. Когда объявили эвакуацию, мы сидели просто в шоке. Первая мысль — что это? Никаких предпосылок не было, никто ничего не говорил. Начали друг другу звонить. «Да, правда, автобусы приехали». Какие автобусы? «На эвакуацию». Какую эвакуацию? Ну, в первый день пара человек уехали в Россию, там в лагерях они сидели. Непонятно было, что к чему. А я же беременная была, рожать скоро. Война? Да нет, войной не пахло. Пацанов служивых поспрашивала — что-то есть там? Да нет, отвечают, ничего. А оказывается, уже всем разослали повестки. — То есть в этот момент мобилизация уже прошла здесь. — Да, но о ней никто не знал. Пришли повестки пацанам, они явились в военкомат, их забрали втемную. Типа, на учения. Привезли в Харьковскую область. Наших пацанов полегло там очень много… И до сих пор без вести пропавших — много. — И до этой мобилизации никто не готовил их толком? — Нет, никто и не знал, что это мобилизация. У меня друг есть — ему пришла повестка. Он пошел в военкомат, а сам живет от него недалеко. Говорит, я вышел, накинул ветровку, кроссовки надел, хотя мороз был на улице — но близко же. В этом же он и остался. И отправили на войну. И по предприятиям также забирали. Потом уже Путин объявил СВО. Сначала 19-го числа эвакуация, потом признание, потом СВО. И тоже, об СВО мы как узнали. Я сплю, во сне слышу — гроза. Просыпаюсь, думаю, ничего себе приснилось — какая гроза, на улице февраль. А небо еще гудит, как гром. Что такое? Захожу в интернет, пишет мне подружка с Белгородской области. «Слушай, — говорит, — Путин на Украину напал». Я говорю: «Оль, ты что, выпила?» «Ничего, говорит, я не пила, Путин на Украину напал, у нас все гремит». Начинает мне слать фотографии. Я говорю: «Оль, ты шутишь?» «Нет, — говорит, — сейчас Путин будет выступать». Время полшестого утра, я забегаю в комнату, включаю ноутбук, и видим — реально, Путин объявил специальную военную операцию. Вот так мы узнали об СВО. — Наверное, ожидания были такие же, как и во всей России — что сейчас быстро все кончится? — Да, Путин же сказал, что на две недели и все кончится. (Окончание следует.) glavno.smi.today
Свежие комментарии