Уничтожение советских памятников и переименование улиц и даже городов под предлогом «восстановления исторической правды» в России практикуется давно. Однако мало кто знает, какая именно историческая правда кроется за тем или иным переименованием. Так, в Саратове одна из центральных улиц снова называется именем одного из жестоких помещиков-крепостников XIX века.
Речь идет об улице Бахметьевской, расположенной в центре Саратова и находящейся между перпендикулярными ей улицами Рахова и Максима Горького и параллельными Рабочей и Белоглинской улицами. Когда-то давным-давно она носила название Уединенная, потому что располагалась на самой окраине города. Затем улицу переименовали в честь Николая Ивановича Бахметева (1807—1891), а с 1954 года она носила имя Богдана Хмельницкого. И вот теперь улице возвращено «историческое» название. Но не изначальное. Николай Иванович Бахметев родился в 1807 году, в 1825-м выпустился из Пажеского корпуса. Участвовал в военной кампании 1826 года, являвшейся одним из этапов русско-персидской войны, однако ничем себя особо не проявил. В 1829 году работал в посольстве в Константинополе. Был адъютантом графа Орлова и генерала Оффенберга. С 1833 года служил в лейб-гвардии, в элитном Конном полку. В 1839–1841 годах Бахметев часто участвовал в публичных концертах, играя на скрипке, где и обратил на себя внимание императора. В 1842 году, выйдя в отставку с чином полковника, и переехав в свое имение, организовал хор и оркестр из крепостных. Был избран губернским предводителем дворянства. При назначении директором Императорской певческой капеллы был произведен в чин статского советника «во уважение к прежней службе губернским предводителем», перескочив таким образом чин надворного советника. В бытность свою директором капеллы издал «Обиход нотного церковного пения», который поздние критики назвали «непоправимым злом», так как церковные песнопения в нем подверглись существенным изменениям. Пытался запретить «Литургию» П. И. Чайковского, проиграл дело в суде, был вынужден выплатить компенсацию и подал в отставку. Однако претензии к улице имени Бахметева не связаны с незначительностью его биографии. Тем более, не такая уж она незначительная, если когда-то улицу на окраине тогдашнего провинциального Саратова назвали его именем. Все-таки скрипач, композитор, директор императорской певческой капеллы, организатор хора, и даже больницы в своей усадьбе… В конце XIX века саратовским властям, возможно, было неизвестно (или неважно), что Бахметев истязал своих крепостных. А нынешним, ратующим за «историческую правду»? Обратимся к воспоминаниям протоиерея Александра Розанова — автора «Записок сельского священника», где он описал жизнь крестьянства и духовенства до революции. Часть «Записок» Розанов посвятил Бахметеву и жизни в его усадьбе, поскольку дед Розанова служил священником в селе Бахметевка. Розанов описывает фантастический порядок в имении Бахметева, утонченность и изысканность манер хозяина, его обходительность с гостями и ласковое обращение с прислугой: «взрослых он называл не иначе, как по имени и отчеству, например, Виталий Иванович, Димитрий Петрович, а малолетков — Ваня, Федя, Фединька и т. п. и, вдобавок, самым нежным, самым ласковым тоном и с улыбкой — непременно». Однако скоро становится понятно — это лишь лакированный фасад, за которым — жестокость и унизительные наказания крепостных крестьян. Свою страсть к музыке и театру Бахметев удовлетворял с размахом — он содержал певчих и театральную труппу, которая состояла из его крепостных крестьян, во всякое другое время используемых на хозяйственных работах. К своим артистам Бахметев был очень жесток. «В антракте барин входил за кулисы и говорил: „Ты, Саша, не совсем ловко выдержала свою роль: графиня NN должна была держать себя с большим достоинством“. И 15—20 минут антракта Саше доставались дорого: кучер порол ее с полным своим достоинством!.. Затем, опять та же Саша должна была или держать себя с полным достоинством графини, или играть в водевиле и отплясывать в балете. Да, ни одна сталь, ни какой камень не выдержали бы того, что должна была выносить — и выносила — человеческая натура!» — писал Розанов. «Как ни бьешься, как ни стараешься, но никак не можешь представить себе, чтобы люди, да еще девицы, после розог, и, вдобавок, розог кучерских, забывая и боль и срам, могли мгновенно превращаться или в важных графинь „с достоинством“, или прыгать, хохотать от всей души, любезничать, летать в балете и т. п., а между тем делать были должны, и делали, потому что они опытом дознали, что если они не будут, тотчас из-под розог, вертеться, веселиться, хохотать, прыгать, то опять кучера… Они знают горьким опытом, что, даже за малейший признак принужденности, их будут сечь опять, и сечь ужасно. Представить ясно такого положения невозможно, а однакож все это было. Если б понадобилось, то эти и Саши, и Маши, и Даши еще живы, и могли бы уверить всякаго лично. Я думаю, что такие усилия, чтобы тотчас из-под кучерских розог хохотать и плясать, может делать человек только или при непомерном страхе, или когда он доведен до скотоподобия», — объяснял автор. Во время очередного концерта один из теноров сфальшивил и тогда «Н. И-ч, самым нежным, самым отеческим, преисполненным ласки тоном, протяжно сказал: „ах, Фединька!“ Виновник сию секунду попятился из строя и незаметно вышел, а через пятнадцать минут вернулся красный и вновь присоединился к хору. Один из слушателей позже поинтересовался у прислуги, что все это значит, и получил ответ: — Это у нас значит, что Фединька ходил на конюшню, там ему задали 25 горячих, вот он и покраснел. — Но ведь барин не видит, можно и не сечь? — Нет, у нас этого не бывает. И кучера, и розги для нас всегда готовы, и там сидит такой Иуда, что он от себя еще прибавит, не то, чтоб убавить. А чтобы вовсе не сечь? Да барин на смерть запорет всех»! Размышляя над жизнью крестьян, автор писал: «как шарманщики палками и хлыстами заставляют плясать собак, так помещики, подобные хорошему моему знакомому Н. И—чу, розгами и кнутьями заставляли смеяться и плясать людей». Физическим насилием Бахметев не ограничивался, прибегал к сексуальному. «В имени Н. И—ч был настоящим петухом, и до женитьбы и после вся женская половина, — от млада до стара, — была его курами. Пойдет, бывало, Н. И—ч поздно вечером по селу любоваться благоденствием своих крестьян, остановится против какой-нибудь избы, посмотрит в окно и легонько постучит в стекло пальцем. Стук этот хорошо уже был известен всем: постучит — и сию же минуту красивейшая из семьи выходит к нему… А что творилось во дворе, — предоставляю всякому дополнить мой рассказ своим воображением», — рассказал священник. Такая патриархальная благодать царила в усадьбе Бахметева. Но продолжим чтение. «Однажды, в сороковых годах, был страшный голод; крестьяне Н. И—ча, и без того поголовно нищие, совсем умирали с голоду. Б. приказал отпускать им мещину (месячину), по одному пуду муки на человека. Но мука эта была из 30-ти фунтов жолудя и 10-ти ф. ржи. Народ отощал, заболел, пожелтел. Раз, в это время, приходит Н. И—ч к бабам на ригу, обращается к одной молодой и красивой бабе, и спрашивает: „Отчего это ты, Аннушка, такая желтая?“ — Да, батюшка Н. И—ч, пожелтеешь с дубовых-то жолудей. — Федор Васильевич! Дай Аннушке 50! — И пошел. И это опять было сказано такими медовыми тоном, как будто он, с полным сердечным участием, приказал выдать ей 50 рублей. Федор Васильевич сейчас же и опять тут же, на месте преступления, задал взлупку и Аннушке». Любопытно отношение Н. И. Бахметева к священнослужителям. Если барин хотел позабавить своих гостей церковным пением, то он заставлял священника устраивать обедню по заказу: «Н. И—ч кричит лакею: — Дмитрий Федорович! Сходи к попу и вели ему завтра служить обедню. Дело давно за полночь. Лакей бежит, стучит в окно и кричит: „Батюшка, вставайте! Н. И—ч приказали завтра служить обедню!“ Дедушка мой, старичок за 75 лет, встает и начинает читать молитвы, читаемые готовящимися к причащению. Благовест к обедне начинался всегда в 10 часов и продолжался час. В это время дедушка придет в церковь, облачится, совершит проскомидию и сядет ждать Н. И—ча; посядутся и все другие, и ждут», — рассказывает Розанов. «Н. И—ч, между тем, в это время, изволит встать, по-барски, не торопясь, даст одеть себя, умыть, побрить, напьется чаю, поиграет на скрипке что-нибудь в роде Паганини… Во все это время сторож стоит на колокольне и с господскаго дому не спускает глаз. Вдруг выбегает лакей и машет платком. Это значит, что барин изволят выходить. После часоваго благовеста времени прошло уже с час. 3авидевши лакея, сторож бросается забирать веревки. Лишь только Н. И—ч показал свои ясныя очи, сторож начнет откатывать во все, и старается выделывать колоколами штуки, вроде трепака. …В церкви мгновенно все встрепенутся и встанут на свои места: станут певчие на клирос, дедушка мой против престола, станет дьякон на амвон и поднимет руку. Лишь только Н. И—ч перенесет одну ногу через порог церкви, регент шепчет диакону: „Начинай, начинай!“ И диакон забасит: „Благослови, Владыко!“ и обедня пойдет своим порядком», — пишет автор. Барщину на Бахметева крестьяне отрабатывали летом в поле, а зимой на винокуренном заводе. На первый взгляд барин не покушался на праздники, выходные и рабочие дни, которые оставались у крестьян для своих полевых и хозяйственных работ, но, как отмечает Розанов, Бахметев ловко поворачивал дело так, что крестьянам приходилось работать на него чуть ли не все время. Например, если барин хотел, чтобы крестьяне побыстрее отработали у него в поле, то он посылал человека, и тот говорил при крестьянах: «Н. И—ч приказали поторопиться уборкою хлеба, или сена, как бы дождя не было». И пойдет работа каждый день; крестьянам приходилось поэтому и пахать, и косить, и жать, и пр. свои поля тогда уже, когда кончатся работы барские. Обкрадывал Бахметьев и классово близких ему людей. Он нанимал на руководящие должности в имении соседних мелкопоместных дворян. Те, находясь в затруднительном финансовом положении, соблазнялись высокими заработками, но вскоре уходили ни с чем. Бахметев придумал систему штрафов за недочеты в исполнении обязанностей, причем такую строгую, что избежать нарушений при всем старании было невозможно. Нарушителей штрафовали и вычитали деньги из оплаты. «Штраф этот заходил иногда за много месяцев вперед против жалованья; в январе, например, приходилось взыскивать штраф в счет майскаго жалованья и т. п.», — писал Розанов. Устройство больницы в имении никак не вяжется с тем, как Бахметев обращался со своими крестьянами. Зачем лечить тех, кого ты истязаешь или моришь голодом? Однако больница — это тоже парадный фасад. «При барской усадьбе была, как я уже говорил, главная больница. Фельдшера были из крепостных, а доктор приглашался из М. Нередко Н. И—ч приглашал гостей прямо из церкви в праздники зайти туда. Там все было убрано, чисто, в изголовьях каждого больнаго дощечка с надписью болезни и времени поступления в больницу больнаго. Но нередко случалось, что туда, в торжественные дни, укладывали и по наряду. Облекут мужика или бабу в больничное платье, уложат на кровать, да и накажут крепко-на-крепко, чтобы не забыли, чем больны они. Кого хотел обмануть этим Н. И—ч, не знаю. Кроме самого себя он никого не обманывал, потому что все знали Н. И—ча насквозь. Точно также, в праздники, когда бывало у него много гостей, по наряду десятскаго, крестьяне приходили в церковь и в лучшем праздничном платье», — пишет Розанов. Изданные в 1882 году «Записки» — это не «коммунистическая пропаганда». Книга написана не народником, не революционером, а священником. «Записки сельского священника» опубликованы на целом ряде сайтов. По иронии судьбы, выложенный в интернет скан дореволюционного издания имеет печать Стенфордского университета и Саратовской областной библиотеки. Саратовские власти эту книгу не читали? Жаждут вернуться к феодальному строю? И это не все вопросы, которые хочется задать. Чем саратовским властям не угодил Богдан Хмельницкий? Почему они предпочли помещика-изувера Бахметева герою Переяславской Рады, освободителю Малороссии от польского гнета Богдану Хмельницкому? Саратовские власти берут пример с Киева? Или для них все, что сделано после революции — зло, а до революции благо? glavno.smi.today
Свежие комментарии