На протяжении нескольких десятилетий в России варварски разрушается архитектурный облик городов. На окраинах с нарушениями самых базовых строительных и архитектурных норм строятся человейники для бедных — кварталы сверхплотной застройки с унылыми однотипными зданиями. Для богатых на центральных площадях разрушают архитектурные памятники и строят элитные дома.
В городах с давней историей, нарушая градостроительную структуру, вырастают уродливые небоскребы, вспухают «пузыри земли» развлекательных мегакомплексов. Под натиском человеческой алчности исчезает уникальная историческая среда, которую на протяжении многих веков создавали наши предшественники. Попирается сама история. То, что происходит с нашими городами, очень напоминает вторжение врага. Враг всегда стремится уничтожить культуру противника, дабы подавить дух сопротивления народа. Что это же за враг такой? Кому нужно подавить дух сопротивления? Часто в критических высказываниях относительно современной застройки можно услышать, что жители перестали узнавать свой родной город, потеряли чувство дома. По сути, люди говорят о том, что они потеряли нить, связывающую их с предками, с историей страны. Человек оказывается как бы бездомным. Его освоенное пространство сужается до размеров личного жилища — убежища от невзгод. Чтобы понять масштаб катастрофы, разворачивающейся на наших глазах, мы должны обратиться к истории феномена дома как такового и к феномену архитектуры в целом. Чем является дом для человека? Чем чревата потеря чувства дома? Часто можно слышать, что архитектуру важно сохранить для будущего. Но каковы будут последствия разрушения преемственности национальной архитектурной школы? Когда в истории человечества зародилось зодчество? Ведь мы не можем назвать любое строение архитектурным произведением. Птичье гнездо, звериная нора, пчелиные соты — это архитектура или нет? Очевидно, что нет. Чем отличается человеческий дом от звериной норы или гнезда? Посмотрите на сложнейшую структуру термитника в разрезе, и вы легко можете увидеть сходство с современными небоскребами. В какой момент человеческое жилище становится домом? Известно, что около 2,6 млн лет назад человек умелый (Homo habilis) уже изготовлял каменные орудия и строил искусственные жилища. Но это еще совсем примитивные жилища, очень сильно напоминающие логова зверей и гнезда птиц. Жилище становится домом позже, во время неолитической революции, когда человек переходит от присваивающего хозяйства к производящему. В эпоху неолита человек начинает активно менять окружающую среду. Если до этого момента он пользовался тем, что ему дает природа, и подстраивался под внешние условия, то теперь он сам создает среду, то есть уподобляется творцу. Особенно это касается возведения дома. Само строительство теперь воспринимается человеком как акт сотворения мира. И здесь жилище становится не только убежищем, но и сакральным местом, связывающим человека с миром мертвых и с миром духов, то есть домом. Французский археолог и палеонтолог Андре Леруа-Гуран говорил о том, что лишь с приданием жилищу символического значения можно говорить о нем, как о специфически человеческой форме освоения пространства. Это принципиально важное отличие человеческого дома от «периметра безопасности», который сооружают себе животные. Многие исследователи связывают зарождение цивилизации с возникновением дома как выделенного в географическом пространстве места, наделенного духовным смыслом. С этого момента начинается отсчет истории архитектуры. Архитектура была обусловлена мифо-ритуальными соображениями, как говорит культуролог А. Я. Флиер. Этот исследователь доказывает, что на формирование архитектуры в доисторические времена религиозные представления влияли значительно больше, чем климат или какие-либо другие факторы. Мировоззрение древнего человека отражалось в формах зданий, а те или иные достижения строительной техники обеспечивали воссоздание форм. При переселении в другие климатические зоны племена переносили свои представления о том, как должны строиться дома в соответствии с их мировоззрением. А климатические особенности местности и новые материалы только лишь вносили корректировки в способ возведения сооружения. Архитектура неразрывно была связана с духовной жизнью человека. Посредством пластического языка архитектуры каждое новое поколение получало наследие своих предков. Оно принимало эстафету жизни духа, воплощенной в камне. Новые зодчие на новом уровне переосмысливали заветы предков. Каждое новое открытие в строительной науке осмысливалось и встраивалось в сложную систему архитектурных школ. Чаще всего изменения происходили постепенно, иногда новизна давала скачкообразные импульсы в развитии архитектуры. Но так или иначе оставалась неизменной роль архитектуры как средства передачи духовной культуры. Характерная черта культовых сооружений разных народов — устремленность в небо — корнями уходит в глубокую древность. В эпоху неолита, когда зародилось зодчество, дома всегда имели так называемый мировой столб — ось мира, соединяющий землю и небо. На вершине столба располагался череп тотемного животного, которое считалось родоначальником. Под домом в земле покоились кости человеческой жертвы, позже в жертву приносили животных, еще позже настоящее жертвоприношение было заменено символическим рисунком на земле. Таким образом, дом соединял мир мертвых, мир живых и мир духов, а также прошлое, настоящее и будущее. Эта композиционная схема прошла через тысячелетия и отразилась практически во всех типах сооружений. Главное в ней — связь земли и неба, прошлого и будущего, адресация к высшему началу. Даже первые фабрики и заводы напоминали структуру храмов. Человек почему-то не мог позволить себе отказаться от этой адресации. Все должно было быть пронизано связью со смыслом, богом, идеей. Что же происходит в атеистическую эпоху, в эпоху смерти религий? Началось время прорыва науки на невероятные высоты. Оно породило два разных подхода, два новых взгляда на то, что такое дом. Условно можно маркировать их цитатами двух великих архитекторов XX века — французского архитектора Ле Корбюзье и советского архитектора Константина Мельникова. Оба они повлияли на развитие мировой архитектуры в XX веке. Одно из самых известных высказываний Ле Корбюзье о том, что «дом — это машина для жилья», стало чуть ли не основным творческим кредо западных архитекторов первой половины XX века. Конечно, в его наследии есть примеры, отражающие более поэтические образы, чем машина для жилья, но в целом его подход к архитектуре открыл ящик Пандоры типового унифицированного строительства. Ле Корбюзье считается родоначальником функционализма. Он был одним из идеологов интернационального стиля, для которого характерно практически полное стирание национальных особенностей архитектуры, разрыв с историей. Мельников же воспринимал архитектуру как высшее искусство, способное дать человеку неиссякаемый источник вдохновения. Хоть он и был авангардистом, но в своем творческом подходе обращался ко всему предшествующему культурному наследию. Он считал, что архитектор способен творить, только проникнув глубоко в истоки родной и мировой культуры. Рассуждая о том, как архитектор наследует предшествующим эпохам, Мельников говорит: «Тут уместно поставить вопрос о соседних, но, по существу, враждебных друг другу понятиях — „родственника“ и „подражателя“. Существует такая степень насыщенности мастера культурой прошлых веков, при которой он совершенно непроизвольно, так сказать, органически функционируя, является продолжателем стилевых традиций многих поколений. В этом квинтэссенция всякой культуры, и поэтому понятно, что любой мастер может узнать в себе „родственника“ какого-нибудь классика или даже близкого современника. Иное дело „подражатель“. Тот только механически копирует, создавая бледные отражения, немощные карикатуры на некогда им виденное или изученное». В своей книге «Архитектура моей жизни. Творческая концепция. Творческая практика» Мельников метафорически ведет беседу с богиней архитектуры. Он пишет: «Я буду строить только храмы, чтобы Тебе поклонялись. Клянусь, что твои украшения я не надену на мертвые камни. Ты не поломойка, чтобы служить только человеческим удобствам». Здесь мы видим принципиально разные подходы и к человеку, и к роли архитектуры. Мельников, восхищенный новизной своего времени, стремился осмыслить ее как художник. Его творческий подход одухотворен верой в новизну и в человека как творца. Он пишет: «С 1917-го по 1967-й — полвека нашей, еще нигде и никогда не виданной на земле жизни и полвека моему труду — еще нигде и никогда не виданных форм Архитектуры. Чудовищной высоты достиг мировой потенциал. Опередив другие нации, русские рассекли броню космоса, открылся полет к звездам». И этот пафос новизны и веры в величие человека стал для всего советского периода путеводным в искусстве, в том числе и в архитектуре. Будь то эпоха авангарда с его экспериментами, будь то сталинская неоклассика, когда достижения прошлых эпох были переосмыслены на новом уровне, будь то эпоха модернизма, подхватившая идеи авангардистов начала ХХ века. Здесь место религиозной духовности заняла идея нового человека, способного открывать и создавать миры. И это было в полной мере проявлено в общественной архитектуре. Дворцы культуры, дворцы спорта, библиотеки, проходные заводов, исследовательские институты, аэропорты всегда создавались советскими архитекторами не только как утилитарные сооружения, но и как напоминание человеку, что есть еще что-то, находящееся за пределами бытовой жизни. И несмотря на то, что советские модернисты второй половины ХХ века много заимствовали у так называемого интернационального стиля, не скрывающего своей утилитарной направленности, особенностью нашей архитектуры оставалась эта устремленность в небо, в будущее, к новому человеку. Очень ярко новаторская и самобытная архитектура советского модернизма была представлена в исследовательском фотопроекте известного французского журналиста Фредерика Шобена. В своей книге он показал фотографии около 90 зданий из союзных республик, в которых открыто и ярко протранслировано стремление советских архитекторов сказать о том, что над голой утилитарностью есть еще и мечта о выходе за пределы известного. В это время в западных странах, начиная с 1960-х годов, архитекторы, устав от пустой рациональности модернизма, кинулись в другую крайность — началась эпоха постмодернизма, обратившегося в поисках образности к прошлому. Перебрав всевозможные стили прошлого, устали и от этого. Начался период деконструктивизма, эксплуатирующего энергию разрушения. В основу стиля легла концепция деконструкции французского философа-постмодерниста Жака Дерриды. Одновременно с этим в Великобритании появился стиль хай-тек, воспевающий высокие технологии. В этом стиле на передний план выходят функциональность и строительные конструкции. Здания в стиле хай-тек сложно отличить от промышленных объектов. Но и здесь за эффектными, нарочито выставляемыми напоказ конструкциями не увидеть духовную составляющую архитектуры. Наша же архитектурная школа, находясь на самом взлете и с точки зрения богатства идей, и с точки зрения талантливости конструктивных решений, оказалась в опале после развала СССР и долгое время не получала достойной оценки. Но сейчас стало понятно, насколько современными были идеи советских архитекторов. Огромное число уникальных общественных зданий прошлого до сих пор выглядят актуально, а то, что было построено в последнее 30-летие, уже морально устарело, либо вот-вот устареет. Очевидный контраст между наследием всего советского периода и тем, что построено и строится сейчас, обнажает духовный вакуум современного общества. И здесь мы возвращаемся к феномену дома и смыслу архитектуры. Как говорил Виктор Гюго, архитектура — это «каменная летопись». Архитектура — это мост между поколениями. И если этот мост разрушить, то человек теряет идентичность и оказывается лишенным источника силы для жизни и развития. glavno.smi.today
Свежие комментарии