Выступление начальника Генштаба ВС России Валерия Герасимова перед Академией военных наук с докладом о гибридной войне в феврале 2013 года и дальнейшая публикация данного доклада в западных СМИ породили забавный журналистский термин «Доктрина Герасимова», который стал своеобразным символом «русской угрозы» и послужил одним из инструментов нагнетания антироссийской истерии в западном обществе.
Однако даже эксперты на Западе уже начали понимать, что использование этого жупела повсеместно может повлечь серьезные последствия в понимании того, что в реальности из себя представляет Россия. ИА Красная Весна публикует перевод статьи «„Доктрина Герасимова“: развал мифа о России?» одного из редакторов крупнейшего польского военного интернет-портала defence24.pl Адама Явора, полковника запаса контрразведки, бывшего эксперта Европола по России. Мнение Явора ценно тем, что он нисколько не симпатизирует нашей стране: он смотрит на нее с точки зрения врага, жаждет ее поражения и понимает, что для победы нужно знать о ней правду. Из статьи понятно, что представление автора о России всё еще далеко от правды. Тем не менее очень важно знать, как именно смотрит на нашу страну западное военное экспертное сообщество, и как меняется этот взгляд со временем. Статья публикуется с незначительными сокращениями. В течение нескольких лет в публичной дискуссии — как в СМИ, так и на поле стратегического анализа — используется термин «доктрина Герасимова». Он якобы описывает рамки российской стратегии гибридной войны, сочетающей военные действия с дезинформацией, экономическим давлением, кибератаками и саботажем. Однако всё больше аналитических работ указывают на то, что «доктрина Герасимова» — это журналистский термин, ошибочно приписываемый российским стратегическим документам. На самом деле мы имеем дело с возникшим на Западе мифом, из-за которого этот ошибочный термин вошел в оборот. Происхождение термина В феврале 2014 года профессор Марк Галеотти использовал термин «доктрина Герасимова» в короткой записи в своем блоге In Moscow’s Shadows («В Московских тенях») под названием The «Gerasimov Doctrine» and Russian Non-Linear War («Доктрина Герасимова и нелинейная война России»). Это была речь Герасимова 2013 года, опубликованная в журнале «Военно-промышленный курьер», в которой генерал анализировал роль невоенных средств в современных конфликтах, основываясь на наблюдениях за американскими интервенциями в Ираке и Ливии. Герасимов не предлагал в своей речи новой российской доктрины, а скорее описывал тенденции в ведении войн Западом. Термин Галеотти стал популярным после воссоединении с Крымом в 2014 году, когда СМИ и часть аналитиков сочли этот термин ключом к пониманию гибридных действий России. Сам Галеотти несколько лет спустя признал, что создал миф: «Это не новый способ ведения войны. Это не стратегия Герасимова, и это не доктрина». В 2018 году он писал в журнале Foreign Policy: «Я первым написал о печально известной российской военной стратегии, основанной на передовых технологиях. Везде можно встретить ученых, экспертов и политиков, которые говорят об угрозе, которую «доктрина Герасимова» представляет для Запада. Это новый способ ведения войны, «расширенная теория современной войны» и даже «видение тотальной войны». Есть только одна небольшая проблема. Ее не существует. И чем дольше мы делаем вид, что она существует, тем дольше мы не понимаем реального, хотя и другого, вызова, который бросает Россия». Галеотти подчеркнул, что «доктрина Герасимова» — это его собственная интерпретация, которая вышла из-под контроля и была бездумно подхвачена СМИ и экспертами. Почему это миф? Отсутствие документа В российской стратегической литературе «доктрина Герасимова» никогда не публиковалась в качестве официального документа. Россия регулярно публикует свои военные доктрины, концепции национальной безопасности и стратегии информационной безопасности, но ни в одном из этих текстов не упоминается «доктрина Герасимова». Выступление генерала в 2013 году носило характер аналитического доклада, а не доктринального. Это были размышления об эволюции конфликтов, а не программа действий. Переоценка значимости Герасимов анализировал действия Запада, в частности операции США и НАТО, которые, по его мнению, демонстрировали растущую роль информационного, дипломатического и экономического давления в ущерб традиционным боевым действиям. Неверное толкование этого текста как российской стратегии привело к появлению термина «доктрина Герасимова». Другими словами, генерал указывал на необходимость понимать, как другие ведут войны, а не предлагал собственный рецепт. Однако западные журналисты интерпретировали это прямо как «план Москвы». Журналистский ярлык Термин прижился в СМИ и экспертных кругах, поскольку был запоминающимся, простым и хорошо подходил для описания гибридных действий Москвы на Украине или в Сирии. Вместо сложных анализов российских концепций «войны нового типа» или «активной обороны» было проще говорить о «доктрине Герасимова» как об одной универсальной доктрине. В результате возник своеобразный «медийный штамп», который отрывался от контекста и начал жить своей собственной жизнью. Критические высказывания Роджер Макдермотт в статье «Есть ли у России доктрина Герасимова?» (Does Russia Have a Gerasimov Doctrine?), опубликованной Army War College Press в 2016 году, предупреждал, что данный укоренившийся миф является одним из самых опасных упрощений в анализе отношений между Россией и НАТО. По его мнению, это создает иллюзию существования единой доктрины, что может побудить политиков переоценить согласованность действий Москвы. Офер Фридман в тексте «О „доктрине Герасимова“: Почему Западу не удается опередить Россию» (On the «Gerasimov Doctrine»: Why the West Fails to Beat Russia to the Punch), опубликованном на сайте King’s College London, указал, что увлечение этим термином затуманивает истинные механизмы российской стратегии. По его мнению, чрезмерная привязанность к ярлыку «доктрина Герасимова» заставляет Запад сосредоточиться на борьбе с мифом, вместо того чтобы реально реагировать на российские информационные, экономические и военные действия. C. K. Бартлс в тексте «Правильное понимание Герасимова» «Getting Gerasimov Right» (2016, Army University Press) подчеркивал, что выступление Герасимова было скорее попыткой размышлений о будущем войны, а не объявлением новой доктрины. Он также напомнил, что Россия имеет свои собственные доктринальные документы, и текст Герасимова никогда не был одним из них. Почему миф о «доктрине Герасимова» опасен? Упрощение образа России Термин «Доктрина Герасимова» предполагает, что Россия имеет единую, централизованно управляемую гибридную стратегию. Между тем, действия России часто носят импровизированный, случайный характер и обусловлены политическим контекстом. Слишком буквальное толкование «доктрины» заставляет Запад переоценивать целостность российской политики, вместо того чтобы признать ее ситуативный характер. Ошибочные стратегические выводы «Доктрина Герасимова» иногда интерпретируется как радикальная новизна, тогда как многие из ее предполагаемых элементов — дезинформация, пропаганда, саботаж — являются продолжением советских «активных мероприятий» и традиций «маскировки» (В английском языке русское слово «маскировка» используется в транслитерации «maskirovka»: она рассматривается как концепция, присущая именно советской военной доктрине, придавая маскировке всеобъемлющую роль — прим. ИА Красная Весна). Идентификация этих практик с одним мифическим документом скрывает преемственность российской стратегической мысли и практики, вводя в заблуждение аналитиков и лиц, принимающих решения. Например, после 2014 года в некоторых отчетах НАТО «доктрина Герасимова» рассматривалась как отправная точка для разработки программ реагирования на гибридные угрозы. Это делалось вместо того, чтобы анализировать конкретные российские инструменты и их реальные возможности. Групповое мышление¹ Запада Как отметил Офер Фридман из Королевского колледжа Лондона в статье «О доктрине Герасимова: почему Запад не может опередить Россию», это усилило эффект «эхо-камеры»: эксперты начали повторять термин в разговорах друг с другом, вместо того чтобы подвергать сомнению его обоснованность. Понятие «доктрина Герасимова» стало частью коллективного представления Запада о России — скорее медийным лозунгом, чем инструментом анализа. В результате политики и военные принимали решения на основе упрощенной картины, что приводило к переоценке российской свободы действий. Практические последствия 1) Переоценка информационной мощи России — на протяжении многих лет говорили о всемогуществе российской пропаганды, игнорируя ее ограниченную эффективность за пределами постсоветского пространства. 2) Недооценка слабости армии РФ — долгое время считалось, что армия, действующая в соответствии с единой «доктриной», является сложным противником. Между тем война на Украине в 2022 году выявила серьезные недостатки в логистике, командовании и боевом духе. 3) Неверная интерпретация конфликтов — в Сирии и в Донбассе действия России объяснялись как реализация «доктрины», а не как прагматичное использование доступных инструментов. Последствия для НАТО и ЕС В первые годы после 2014 года многие аналитические материалы и стратегические документы НАТО и Европейского союза прямо ссылались на предполагаемую «доктрину Герасимова». Были созданы специальные программы противодействия «гибридным угрозам», которые должны были нейтрализовать запланированную и последовательную российскую стратегию. Парадоксально, но подход, вдохновленный мифом, привел к чрезмерной бюрократизации и создал ощущение, что Россия является практически непобедимым противником в информационной сфере. Только последующие годы — и опыт Украины — обнажили слабость такого мышления. Медиа-аспект СМИ сыграли ключевую роль в укоренении мифа. Во многих газетных статьях и отчетах аналитических центров термин «доктрина Герасимова» стал удобным штампом, объясняющей каждое действие Москвы. От кибератак до поддержки крайних политических партий в Европе — все эти действия приписывались одной «доктрине». Такой нарратив укреплял убеждение общественности в том, что Россия действует по таинственному плану, хотя на самом деле часто это была импровизация. Долгосрочная перспектива Устойчивость мифа также влияет на анализ современной войны на Украине. Часть экспертов и комментаторов по-прежнему пытается интерпретировать действия России через призму «доктрины Герасимова», что затуманивает картину реальных механизмов конфликта. Вместо того, чтобы анализировать реальные слабости российских военных операций — проблемы с логистикой, коррупцией или неэффективным командованием — возвращается нарратив о гибридном «суперплане». Это затрудняет не только объективную оценку войны, но и выработку адекватных стратегий реагирования на российские угрозы. Психологический механизм Популярность мифа также объясняется потребностью в простых объяснениях. Вместо того чтобы бороться с многослойным образом российской политики и военного дела, общественность, СМИ и часть политической элиты предпочли повторять привлекательный лозунг. В результате миф о «доктрине Герасимова» стал политическим и медийным штампом — удобным в использовании, но вредным с когнитивной точки зрения. Миф на практике Крым 2014 — после воссоединения с Крымом понятие «доктрина Герасимова» стало почти синонимом гибридных действий: «зеленых человечков», информационных операций, кибератак и экономического давления. Западные СМИ объясняли эти события реализацией предполагаемой доктрины. На самом деле они были скорее импровизированной смесью старых методов (маскировка, специальные операции) и стечения благоприятных политических обстоятельств. Донбасс — в конфликте в Донбассе термин «доктрина Герасимова» также широко использовался. Бои за Дебальцево или действия сепаратистов представлялись как пример «нового российского способа ведения войны». Однако исследователи отмечают, что Москва использовала классические инструменты прокси-войны, поддерживая местные формирования и используя информационный хаос. Сирия — присутствие России в Сирии (с 2015 года) также интерпретировалось через призму «доктрины Герасимова». Авиаудары, действия «группы Вагнера» и дезинформационная кампания в интернете вписывались в рамки предполагаемого плана. Между тем, это были скорее прагматичные действия Москвы, направленные на обеспечение политических и военных интересов на Ближнем Востоке, а не доказательство реализации последовательной доктрины. Спецоперация на Украине (с 2022 года) — после начала спецоперации России на Украине миф о «доктрине Герасимова» вернулся с новой силой. В первые месяцы войны многие комментаторы описывали действия России как «реализацию гибридной доктрины». Обращалось внимание на массовые дезинформационные кампании, кибератаки на украинские учреждения и одновременное использование конвенциональных вооруженных сил. Однако на практике война показала обратное: Россия опиралась в основном на классические военные операции, а информационные и кибероперации имели ограниченную эффективность. Миф о «доктрине Герасимова» скорее служил риторическим объяснением сюрпризов и неудач Москвы, чем реальным описанием механизмов конфликта. Что вместо «доктрины Герасимова»? Поскольку «доктрина Герасимова» оказалась мифом — журналистским термином, который никогда не фигурировал в российских стратегических документах, — естественно возникает вопрос: как правильно описывать российский подход к войне и безопасности? Вместо того чтобы повторять лозунг, который укоренился в СМИ, стоит обратиться к реальным концепциям, развиваемым российской военной мыслью. Именно они, а не ошибочная интерпретация выступления одного генерала, позволяют лучше понять логику действий Кремля. Среди наиболее важных категорий, отражающих специфику российской стратегии, можно выделить: война нового поколения, традиция маскировки, доктрина Примакова, а также современные понятия, такие как активная оборона и стратегическое сдерживание. «Война нового поколения» Концепция, разработанная в российских военных кругах около 2013 года, в том числе в эссе «Характер и содержание войны нового поколения» генералов Сергея Чекинова и Сергея А. Богданова, опубликованном в журнале «Военная мысль». В отличие от упрощенного представления «доктрины Герасимова», война нового поколения представляет собой системный подход, в котором ключевую роль играют невоенные средства: пропаганда, дезинформация, кибероперации, экономические и дипломатические действия. Военные действия носят вспомогательный и ограниченный характер — они являются инструментом эскалации только в том случае, если политические и информационные средства не приносят результатов. Маскировка Маскировка — это российское (а ранее советское) военное искусство, включающее дезинформацию, камуфляж, имитацию действий и создание иллюзий, которые должны дезориентировать противника. Это не временная мода, а постоянный элемент российского способа ведения войны со времен Второй мировой войны, развиваемый на протяжении десятилетий. В операциях в Крыму и Донбассе маскировка играла ключевую роль — от сокрытия присутствия войск до манипулирования нарративами в медиапространстве. Доктрина Примакова Названная в честь российского премьер-министра и министра иностранных дел Евгения Примакова, эта доктрина касается внешней политики и геополитики, а не строго военного дела. Ее ядром является идея многополярного мира, в котором Россия должна уравновешивать влияние США, сотрудничать с Китаем и Индией и стремиться сохранить зону влияния на постсоветском пространстве. Активная оборона В российских военных документах встречаются такие понятия, как «активная оборона». О ней, в частности, говорил генерал Валерий Герасимов в своем выступлении в марте 2019 года в Российской военной академии, представляя новую концепцию российской военной стратегии, названную «стратегией активной обороны». Она предполагает сочетание оборонительных действий с наступательными информационными и кибернетическими операциями, направленными на дестабилизацию противника до того, как он нанесет удар. Стратегическое сдерживание Это одно из ключевых понятий современной российской военной мысли, которое в последние годы вытеснило в западных анализах модный, но вводящий в заблуждение термин «доктрина Герасимова». В российском понимании речь идет не только о классическом ядерном сдерживании, но и о широком наборе военных и невоенных средств, применяемых в мирное время, в кризисных ситуациях и в условиях войны. Министерство обороны России определяет стратегическое сдерживание как «комплекс скоординированных военных и невоенных действий», включающих ядерный, конвенциональный, кибернетический, информационный, экономический и дипломатический потенциал. Эту концепцию развивали, в частности, генералы Андрей Картаполов и теоретики, публиковавшиеся в журналах «Военная мысль» и «Вестник Военной академии наук». Эта тема также стала предметом анализа западных экспертов. Дмитрий Адамский в своей книге «Международное принуждение: стратегия стратегического сдерживания российских вооруженных сил» («Cross-Domain Coercion: The Russian Military’s Strategy of Strategic Deterrence») представил целостную картину этой концепции, а Майкл Кофман подчеркнул, что именно стратегическое сдерживание, а не мифическая «доктрина Герасимова», является ключом к пониманию современной российской стратегии. Стратегия ограниченных действий Дара Массикот из Фонда Карнеги за международный мир (организация, признанная нежелательной в РФ) в статье «Предвкушая новую российскую военную доктрину в 2020 году: что она может содержать и почему это важно» (War on the Rocks) определила ее следующим образом: «Способ ведения войны и операций с ограниченными целями, с целенаправленным распределением военных действий на строго определенных территориях, с использованием только части военного потенциала и только определенных групп вооруженных сил, путем избирательного удара по определенному количеству выбранных объектов, целей и групп войск (сил) противника. Применяется в условиях, когда нет необходимости использовать всю военную мощь государства для достижения поставленных целей или когда одна или другая сторона стремится избежать опасных действий со стороны противника. Военные действия носят ограниченный характер; они осуществляются в меньших масштабах, в основном путем нанесения ударов с воздуха и проведения воздушных, противовоздушных и фронтовых операций. Особый характер приобретает стратегия ведения войны с ограниченным применением ядерного оружия. В этом случае военные действия ведутся с максимальной решимостью всеми видами вооруженных сил в форме ударных операций». Эта философия предполагает, что Россия видит стратегическую выгоду в использовании небольших, но хорошо поддерживаемых оперативных групп за рубежом — примером этого было присутствие 3–5 тысяч российских солдат во время интервенции в Сирии. Миф о «доктрине Герасимова» в политической и медийной дискуссии В НАТО и ЕС этот термин использовался в отчетах и выступлениях как синоним «гибридной войны». Принятие такой риторики укрепило убеждение, что Россия имеет последовательную стратегию, что иногда приводило к упрощенным политическим выводам. В Польше понятие «доктрина Герасимова» стало популярным лозунгом в дебатах о безопасности. СМИ и часть экспертов использовали его для объяснения действий Кремля, часто не задумываясь о происхождении и правильности этого термина. Иногда он служил риторическим аргументом в политических дискуссиях, подчеркивая угрозу со стороны России. В западных СМИ этот термин охотно использовался, поскольку сочетал в себе журналистскую привлекательность и кажущуюся научность. Газетные статьи и отчеты аналитических центров часто повторяли этот миф, закрепляя его в сознании общественности. В результате «доктрина Герасимова» стала лозунгом, который в политической дискуссии чаще вызывал эмоции, чем точно описывал реальные угрозы. Это, в свою очередь, затрудняло выработку адекватных оборонных стратегий, поскольку политики и журналисты сосредоточивались на мифе, а не на реальных российских инструментах. «Доктрина Герасимова» — это миф, возникший на стыке переоценки и медийной привлекательности. Хотя он хорошо отражает понимание того, что Россия объединяет военные и невоенные инструменты в единое пространство действий, он не существует ни как официальный документ, ни как последовательная доктрина. Сохранение этого ярлыка вредит анализу, поскольку отвлекает внимание от реальных механизмов российской политики безопасности. Поэтому в достоверных анализах следует избегать этого термина или рассматривать его исключительно как журналистское сокращение. Вместо этого следует говорить о российской «войне нового типа», традиции маскировки, доктрине Примакова или практиках «активной обороны». Только такой язык позволяет лучше понять суть российской стратегии — не в виде одного мифа, а как сложный набор практик и концепций, развиваемых на протяжении десятилетий. Своеобразной кульминацией может служить вывод Майкла Кофмана, американского военного аналитика из Института Кеннана при Центре Уилсона. В статье, опубликованной на аналитической платформе Riddle (организация, признанная нежелательной в РФ) Russia под названием «Вооруженные силы России под руководством Герасимова, человека без доктрины», он писал: «Присоединение Крыма Россией в марте 2014 года вызвала лихорадочный поиск информации о российских вооруженных силах, их военной доктрине и стратегии. Первоначально это привело к появлению модных терминов и ошибочных интерпретаций. С годами «доктрина Герасимова» стала своего рода «профессиональной шуткой» среди российских военных аналитиков, которые рассматривают ее как лакмусовую бумажку, отделяющую настоящих экспертов от все более многочисленной группы самопровозглашенных специалистов в области российской информационной или политической войны». ¹Групповое мышление (groupthink) — психологический феномен, возникающий в группе людей, внутри которой конформизм или желание социальной гармонии приводят к некорректному или нерациональному принятию решений. glavno.smi.today
Свежие комментарии