«Идти в медицинский не хотел» Георгий Басиашвили — молодой врач, он работает в урологическом отделении Республиканского онкологического диспансера всего 10 лет. Но за это время успел защитить кандидатскую диссертацию, получить два патента на методы проведения операций и стать авторитетным хирургом-онкологом.
Сам он признается: спасибо родителям, которые подталкивали его к важным решениям. Дело в том, что отец Георгия, Тариел Георгиевич Басиашвили, — известный уролог, заслуженный врач Республики Татарстан, тоже кандидат наук. Из этой же среды и мама, Гузяль Равильевна Хайруллина: она тоже медик и ученый, доцент кафедры акушерства и гинекологии КГМУ. Георгий Тариелович вспоминает: как и все дети врачей, он то и дело оказывался то с отцом, то с мамой на дежурствах. И клинику Вишневского, где работали прославленные урологи, знает с раннего детства. Учился Георгий хорошо: поступить удалось сразу по двум специальностям — в мединститут и на юрфак университета. И когда встала необходимость выбора, юноша сам склонялся в сторону юрфака. Звучит неожиданно, но он сейчас рассказывает: — Медиком в тот момент становиться совсем не хотел. А потом решил: все-таки родители работают в медицинском, вдруг учиться будет легче. И выбрал медицинский. Это, конечно, все детство было. Потому что никто мне не помогал, наоборот, спрос был больше и строже. Георгий Тариелович рассказывает: первые несколько курсов ему было совершенно неинтересно. Учился хорошо, но было тяжело. И только потом, когда началась практика, появились и интерес, и легкость, и, пожалуй, любовь к будущей профессии. А относительно института он честно говорит: — Я по своему опыту и опыту своих однокурсников вижу: кто не зубрил, те стали хирургами и хорошими врачами. А те, кто вышли из института с красным дипломом, чаще уходят сидеть в поликлинику или вообще покидают медицину. Потому что они слишком устали за шесть лет в институте. После окончания университета Георгий год отработал в интернатуре в общей хирургии, а потом пришел в ординатуру и остался работать в онкоурологическом отделении. Объясняет он свой выбор просто: урология — это вслед за отцом, все-таки бдения в клинике Вишневского даром не прошли. А онкология — потому что здесь, в онкодиспансере, работает блестящий коллектив врачей, в том числе и институтских профессоров. Здесь давали (и дают) самую мощную хирургическую практику. Большие операции, возможность ассистировать уже после двух лет ординатуры и во время нее, разнообразные случаи: словом, ординатору, который хочет стать высококвалифицированным хирургом, здесь самое место. Еще один важный фактор: как таковой профессии «онкоуролог» в России нет. Но в Татарстане такие специалисты есть — вслед за московским институтом Блохина. — Там находится основной онкологический диспансер России, — объясняет Георгий Тариелович. — А поскольку наш, казанский диспансер — его филиал, то и у нас тоже есть онкоурологическое отделение. 20 лет назад его организовали в порядке эксперимента, собрали в одном отделении онкологов и урологов. С тех времен в республике и работает эта служба. Басиашвили с гордостью рассказывает: здесь, в Казани, одна из лучших в России онкоурологических операционных. Здесь стоит дорогое современное оборудование, не хватает пока разве только робота. «Вот, ждем», — разводит руками доктор. «Если не будет хватать денег, ни о какой науке думать не будешь» После ординатуры молодой доктор остался работать в отделении, сразу же поступил в аспирантуру, через 5 лет защитил кандидатскую диссертацию. Научная стезя идет параллельно с хирургической: доктор благодарит родителей, которые настоятельно рекомендовали защищаться, хотя сам он не сказать чтобы сильно рвался в науку поначалу. Но сказалось и место работы: — Здесь благодаря наличию клинической кафедры мы ведем очень много научной работы: и статьи пишем, и издаемся. Так что, работая здесь, ты, хочешь не хочешь, все равно одной ногой в науке. Кто-то больше, кто-то меньше. Родители, конечно, очень подталкивали меня идти в аспирантуру. Это я сейчас им благодарен: оказалось, мне это очень нравится. А тогда я сопротивлялся: хотел сначала научиться работать руками и думал, что наука помешает. Нет, не помешала. Сейчас Георгий Тариелович преподает на факультете фундаментальной медицины в КФУ: он старший преподаватель, планирует в скором времени стать доцентом, а потом приступить к написанию докторской диссертации. Хотя с горечью замечает: — Наука, к сожалению, уничтожается в нашей стране. Если бы меня мама с папой не агитировали, я не стал бы защищаться. Я очень надеюсь продолжить научную карьеру и годам к сорока стать доктором наук. Но ведь с точки зрения материальной мне это ничего не даст. Ну хорошо, 2 тысячи к зарплате добавляют за ученую степень. Но достаточно ли этого за семь потраченных лет? Когда есть чем кормить семью, конечно, ты будешь заниматься наукой. А если не будет хватать, то ни о какой науке думать не будешь. Хотя мне это все очень нравится: создавать что-то новое, думать, учиться. У меня есть два патента на методики проведения операции, и третий будет международный. Басиашвили рассказывает о новых методах, которые придумывает, так же увлеченно, как художник об идее новой картины. Звучит все просто, но тем не менее никто в мире до этого раньше него не додумался. — При удалении простаты вместе с ней часто иссекают лимфатические узлы, которые могут быть поражены опухолью. Происходит это все в малом тазу. А если там скапливается жидкость, то малый таз ее не впитывает, в отличие от брюшины. И поэтому частое осложнение от такой операции — истечение лимфы из перерезанных сосудов, которая накапливается в малом тазу. И выходит так, что у пациента уже рака никакого нет, а он все ходит с трубками, из которых отводится лимфа из полости. Это проблема всего мира. Потому что крупные лимфатические протоки мы видим, можем их перевязать, прижечь, зашить. А вот микроскопические сосуды невозможно увидеть и перевязать, и они сочатся и сочатся лимфой. А я как-то раз у маммологов увидел гемостатический клей, который клеит кожу вместо швов. Я его нанес на область этих иссеченных сосудов. И оказалось, он отлично решает эту проблему. Это оказалось очень просто и очень эффективно: останавливает и кровь, и лимфу! Или, например, если пойти дальше. Когда мы убираем предстательную железу, то нужно соединить после этой операции мочевой пузырь и уретру. Обычно их сшивают, а это чревато воспалениями и сложностями в процессе операции. Я решил попробовать сделать этим же клеем: вот и второй патент. И когда я это показывал на международной конференции, мне сказали: это революция в урологии. У меня диссертация на этом и построена. В гостях хорошо, а дома лучше Еще будучи ординатором и в первые годы работы Георгий Тариелович поездил по миру: был на стажировках в Буэнос-Айресе, в США, в Германии. Учился там химиотерапии, смотрел, как работают пластические хирурги, почерпнул много интересного. Он и сейчас вспоминает этот опыт как один из самых интересных в своей жизни. Например, о клинике в Буэнос Айресе он рассказывает: — Это та самая клиника, Институт онкологии, где проходят клинические испытания очень многие препараты, разрабатываемые в США. В самих Штатах нельзя проводить клинические испытания на людях, поэтому многие крупные фармацевтические компании делают это в Аргентине. Разумеется, это все делается по строгому протоколу, только после того, как получены все разрешения и проведены все остальные исследования. И благодаря этому аргентинские пациенты имели возможность бесплатно лечиться очень дорогостоящими препаратами — как только они проходили регистрацию в США, то начинали стоить очень дорого. Я об этом тогда серьезно задумался. Хорошую практику прошел Басиашвили и у пластических хирургов с мировым именем, и наблюдал, как работают хирурги-урологи. И вот что он говорит: да, действительно, в части оснащенности западных клиник мы с ними сравниться не можем. Но вот в том, как организована онкологическая служба — мы их серьезно опережаем. Правда, к сожалению, непонятно, надолго ли. Вот что рассказывает Георгий Тариелович: — У нас все говорят, что нам надо перенимать зарубежный опыт во всем. А я считаю, что это неправильно. У них онколог — это химиотерапевт и радиолог. Он не оперирует. А у нас все иначе. Вот наш корпус разделен на отделения по локализациям опухолей, которые мы лечим: два торакальных отделения, абдоминальная хирургия, урология и «голова-шея». И мы сами делаем наши операции. Я считаю, это идеальный вариант. Мы свою нозологию знаем великолепно, благодаря узкой специализации. А на Западе онкологические операции делают обыкновенные хирурги. Но ведь у них ведь даже разрезы отличаются, они не онкологические. Они не оперируют радикально, не удаляют, например, лимфатические узлы. Не все, конечно, но большая их часть. А это очень важно. Да, онкологические операции более масштабны, после них и восстанавливаться приходится дольше. Но зато эффективность выше и не надо дальше химиотерапией бить организм. И вот эта западная модель, когда оперирует общий хирург, а онколог только на таблеточках сидит — это огромный минус. И к этому минусу у нас все так стремятся прийти (и, наверное, к сожалению, придут). А идеальная модель — это как у нас, когда онкологические заболевания разбиты по нозологиям. У молодого доктора были предложения остаться на Западе — и в Америке, и в Европе. Этот вариант горячо поддерживали и родители. Но тут он их не послушался — вернулся в Россию. Говорит: — Я тогда подумал: если мы все уедем, то кто у нас-то будет людей лечить? У меня тогда был юношеский максимализм еще. И я вернулся из патриотических побуждений (хотя, на секундочку, наполовину грузин), как бы высокопарно это ни звучало. В поездке набравшись опыта, поучившись у мировых светил пластической хирургии, Басиашвили мог пойти и по этому направлению. Тем более, что пластическая хирургия — достаточно денежная профессия, особенно за рубежом. Но доктор говорит, что это просто не его: привык сразу видеть результат своей операции, а не бесформенный отек в повязках, который наблюдается достаточно долго. — И какой ты профессионал бы ни был — ты результата не увидишь раньше. Я это все не хотел наблюдать. Один мой друг, большой хирург, специалист высочайшего уровня, лицо пересадил девушке после травмы. С костями, с мышцами. Три года он готовился к этой операции, провел ее на высочайшем уровне. Но законы человеческого тела никто не отменял, и лицо пациентки «поплыло» уже через год. А через десять лет я боюсь представить, что там будет. И он, кстати, сказал: «Один раз я это сделал — больше никогда». Словом, к этой специализации у меня тяги не возникло. Мне все говорили: иди в пластику. Но это не мое. «Онкозаболевание страшно тем, что оно никогда не беспокоит в начальной стадии» Урологи-онкологи занимаются опухолями всей мочеполовой системы мужчины. Женщин в отделении меньше: им отводится всего одна палата — по понятным причинам, женскую патологию можно разделить еще и с гинекологами, а мужчине остается только уролог. Предстательная железа, говорит доктор, вышла на первое место в мире по частоте онкологических заболеваний. Отчасти это связано с тем, что улучшилась диагностика. Причем этот рак — один из самых вялотекущих и благоприятных по прогнозам. Сейчас после 45 лет каждый мужчина должен сдавать кровь на ПСА (простатоспецифический антиген) — таким образом можно вовремя обнаружить болезнь, случись она вдруг. Доктор безапелляционно говорит: — Проверяться ежегодно надо, даже если ничего не болит. Онкозаболевание страшно тем, что оно никогда не беспокоит в начальной стадии. А когда появляется кровь в моче или боль — время, скорее всего, уже упущено. Поэтому и нужна диспансеризация — за счет нее выявляются самые частые типы рака на начальной стадии. Кроме того, растет продолжительность жизни — а значит, и частота рака предстательной железы. Мы же говорим: рак бывает у всех, но не все до него доживают. Смотрите: всего 1 — 2% пациентов с раком предстательной железы — это мужчины в возрасте от 45 до 55 лет. С 65 до 70 лет — 40%. А если вы возьмете девяностолетнего дедушку, то у него с 90%-ной вероятностью рак. Просто он его не беспокоит, и тот спокойно доживает свое. Мы, по международным протоколам, пациентам старше 75 лет рак простаты не оперируем — назначаем, может быть, гормональную терапию. И пациент живет в свое удовольствие, и может прожить так лет 20. Это неагрессивный тип рака, особенно в таком возрасте. А вот если найти опухоль простаты в 50 лет — там прогноз похуже. Может понадобиться и операция, обязательно назначаем химиотерапию, помогает при этом и радиологическая терапия. Доктор констатирует: рак молодеет, в том числе и рак предстательной железы. Он говорит: 9 лет назад невозможно было вообращить, чтобы опухоль эту нашли у сорокалетнего человека. А сейчас в республиканский онкодиспансер ежегодно обращаются по 4 — 5 таких пациентов. — Может быть, это связано с генетическими мутациями, может быть, с атмосферой, — рассуждает Георгий Тариелович. — Никто же до сих пор не знает, откуда берется рак. Все говорят: вредные привычки, курение, алкоголь, плохой воздух, экология... Но вот недавно по NatGeo показывали: мумии египетского фараона Тутанхамона сделали биопсию. И оказалось, что он умер от протокового рака предстательной железы. А в то время ни заводов не было, ни табака, ни алкоголя толком, ни транспорта. Откуда взялось? Непонятно. Рак предстательной железы, кстати, связан с гормональным фоном, поэтому его и лечат гормонотерапией. Например, афроамериканцы болеют им чаще, чем представители монголоидной расы, потому что у них уровень тестостерона зашкаливает. А у азиатов на первом месте рак желудка. И если у нас все мужчины строем сдают ПСА, то в Японии в госпрограмме ФГДС «зашит»… «Благодаря женам мужчины за шкирку приходят к урологам» Басиашвили рассказывает: несмотря на то, что женская палата в отделении только одна, без женщин отделение пустовало бы совершенно. Потому что именно они приводят мужчин к врачу. — Всегда жены приводят, всегда. Благодаря женам мужчины за шкирку приходят к урологам. Бывают, конечно, еще единичные случаи, когда мужчины ипохондрики и канцерофобы — они любой прыщик за рак принимают, и бегают к нам, как на работу. Их процент, слава Богу, исчезающе мал. Но большинство мужчин до последнего будут сидеть дома и чего-то ждать. Так что пусть говорят спасибо своим женщинам. Доктор советует следовать всем стандартам. Мужчинам — раз в год сдавать кровь на ПСА, делать УЗИ, ходить к урологу, в том числе и на профилактический осмотр. Женщинам — ходить к гинекологу на регулярные осмотры, делать маммографию после 35 лет, проходить диспансеризацию. И даже если кажется, что в поликлинике к вам не очень внимательно относятся — лучше перестраховаться и пройти обследование платно, чем пропустить начальные стадии рака. — А у нас ведь как? Даже если у человека кровь в моче появилась — он будет и год, и два ходить с опухолью мочевого пузыря, и приходит к нам только на той стадии, когда нам остается только убрать весь пузырь целиком. И оставить его инвалидом. В этом проблема и заключается: будьте аккуратны ко всем проявлениям своего организма! Что касается женщин, то мы часто встречаемся с раком почки. Причем 90% случаев его раннего выявления — это случайность. Например, пришла дама к гинекологу, а тот послал ее на УЗИ почек. Или у нее камни в почках, она пришла делать очередное УЗИ — а там обнаружились маленькие 3 — 4-сантиметровые опухоли. И на этой стадии рак почки лечится, там очень благоприятный прогноз! Так что все нужно находить вовремя, и тогда рак — это просто хроническое заболевание, за которым нужно следить. Правда, на вопрос о том, проверяет ли свое здоровье сам доктор, он отвечает смехом: нет — он пока еще молод для этого. И тут же объясняет, почему: — Вы поймите, мы, врачи, это каждый день наблюдаем. И если врач получает онкологию, он моментально сгорает — потому что он знает, как эта болезнь протекает, проецирует ее на себя. Вот как сильна психосоматика. А бывают пациенты, которым даже бесполезно объяснять, что я буду с ними делать. Они спокойно кивают головой, идут на операции, и вот в таком блаженном неведении исцеляются гораздо чаще, чем те, кто понимает, о чем идет речь. Вот поэтому я и не обследуюсь. «Онкологическое заболевание — это не приговор» В разговоре с доктором понимаешь: рак — не такое уж и страшное слово. Если, как неоднократно повторяет Басиашвили, обнаружить его на ранней стадии, то повода для трагедии нет. Как говорит он сам, один из самых благоприятных прогнозов — это рак предстательной железы, особенно для возрастных пациентов. Хорошие прогнозы сегодня делают и по раку почки (который часто встречается у женщин). Главное здесь — опять же вовремя его обнаружить. Раньше был только один протокол лечения рака почки — оперативное вмешательство (здесь и сейчас делают множество малоинвазивных лапароскопических операций на эти органы). Но 5 лет назад появилась так называемая таргетная терапия — та же химия, только бьющая прицельно по раковым клеткам. И она позволяет справляться и с самим раком, и даже с метастазами. Рак мочевого пузыря — «профессиональное» мужское заболевание, хотя изредка встречается и у женщин. Здесь тоже все зависит от стадии. А самая распространенная причина его возникновения — курение. Видимо, влияет и загрязненный промышленностью воздух: иначе чем объяснить, что молодых пациентов с этим раком все больше выявляется в промышленных центрах республики? Терапии поддается и этот рак. — Так что онкологическое заболевание — это не приговор, а хроническая болезнь, — спокойно рассказывает Георгий Тариелович. — Надо ее выявить в начальной стадии, возможно, потом что-то в своей жизни поменять… Например, постараться поменьше нервничать. Очень много случаев, когда рак запускается из-за стресса. Например, женщина мужа похоронила — через полгода у нее рак почки. «Всегда борюсь за качество жизни пациента» Улыбчивый, веселый и спокойный, доктор мрачнеет при вопросе о том, а как же с безнадежными пациентами. — Эмоции, конечно же, есть, — отвечает он. — Особенно жалко молодых. Да всех жалко… Я когда сюда пришел, сказал себе: «Самое главное — не стать черствым». Не хочу закрываться в кожуру, но так, конечно, сложнее. Я всегда борюсь за качество жизни пациента. И поэтому часто работаю не по стандарту: например, если стандарты рекомендуют делать большую огромную операцию, а я вижу возможность сохранить пациенту качество жизни — то делаю по-другому и настаиваю на том варианте, который предлагаю сам. И добиваюсь результатов. Мы работаем по международным протоколам, все это совершенно законно. Георгий Тариелович рассказывает случай: молодой пациент с большой опухолью мочевого пузыря. Он поступил в отделение практически умирающим: у него уже произошла блокада почек, был критически низкий гемоглобин, человек уходил на глазах. Прогноз был плохим: агрессивный рак, молодой возраст, запущенная стадия… Но в отделении пациента спасли: сделали переливание крови, поставили трубки для отвода мочи, провели все необходимые мероприятия. Ему стало лучше. А потом встал вопрос: что с ним делать дальше? По всем протоколам, ему рекомендовалась операция: полное удаление мочевого пузыря, простаты (и инвалидность на всю жизнь). Хирурги в отделении говорили: пока пациент еще жив, его надо прооперировать. Басиашвили предложил второй вариант: сначала провести несколько месяцев химиотерапии, а уже потом решать, оставлять ли молодого мужчину глубоким калекой. Пациент согласился на химиотерапию, опухоль за 4 месяца уменьшилась с 10 сантиметров до 1. Потом Георгий Тариелович сделал эндоскопическую операцию, удалил остаток опухоли. — С тех пор прошло два года, я сейчас смотрю на него — он ходит и чувствует себя хорошо! А решись я тогда на эту операцию — он уже или умер бы, или был бы без мочевого пузыря, без простаты… Конечно, он молодой, и рак может прогрессировать потом. Но пока же у него все хорошо. А качество жизни должно быть на первом месте. Есть стандарты лечения, и за границей вы не можете за них отойти. А здесь, в России, можно принимать и такие решения. Может быть, еще и поэтому я не остался на Западе... — рассказывает доктор. За это Басиашвили и любит свою работу: он говорит, что в своем отделении они спасают жизни пациентов, помогают им. — Мы исповедуем подход “не навреди”. Есть разные типы терапии рака. И появляются новые виды лечения: например, раньше рак почки можно было лечить только одним способом — операцией. А 5 лет назад появилась таргетная терапия и иммунотерапия, и они сегодня дают отличные результаты. Так что есть у нас и такая тактика: сначала консервативная терапия, опухоль становится меньше, и уже только после этого делается операция. «Мы, доктора, должны заниматься наукой и лечить больных» Есть, конечно, и аспекты профессии, которые расстраивают доктора и даже раздражают. И в первую очередь, он называет среди них работу с бумагами и бюрократию. Приводит в пример Запад, где в клиниках есть менеджеры, которые занимаются заполнением документов и решением самых разнообразных неврачебных вопросов. — Бумажная работа отвлекает, на нее уходит много времени. Она почему-то считается важнее, чем непосредственная хирургия. Документации столько, что мы в ней тонем. Мы на операции ходим как будто бы на свое хобби — то ли дело документация, попробуй что-то пропусти! А мы, доктора, должны заниматься наукой и лечить больных. У нас уже внедрены системы автоматизации этой работы — Татарстан развивает и телемедицину, и технологии использования искусственного интеллекта в нашей сфере. Но мы по-прежнему должны дублировать документы на бумажном носителе. Может быть, пора избавиться от анахронизма и полностью увести всю эту работу в цифру? Еще один важный пункт, который было бы неплохо позаимствовать у западных коллег — психологическая поддержка больных и их родственников. — У нас, конечно, есть служба психологической онкологической помощи, — рассказывает Георгий Тариелович. — Но она работает немного не так, как, к примеру, за границей. Там перед тем, как пациент отправляется к онкологу, он ходит к профессиональному онкологическому психологу. Через две недели он отправляется на групповые занятия, где получает основные знания по своей болезни. И уже только после этого, когда у него успокаиваются эмоции и проясняется в голове, он приходит к своему лечащему врачу — к хирургу, который будет его оперировать, к онкологу, который назначит ему терапию… И он там не задает лишних вопросов — он уже все знает и ко всему готов. А я часами сижу с пациентом, разговариваю с ним, причем не только конкретно о болезни, а обо всем на свете, потому что ему надо стресс скинуть. Конечно, часть моей работы должна в этом заключаться, но и служба психологической поддержки должна быть выстроена посильнее. Когда больной слышит, что у него рак, первым вопросом доктору становится «Сколько я проживу?». Так вот, на этот вопрос Басиашвили никогда не отвечает. Из принципа. — Я не знаю, сколько проживет пациент. И я никогда не сообщаю: «Вам осталось жить три месяца». Это один Господь на небе только знает. Вот, например, случай: была женщина с раком желудка 4 стадии. Я видел снимки, все было очень плохо. Ей «отвели» полтора — два месяца и сообщили: дескать, доделываем химию, и вы умрете либо от нее, либо от рака. И она ответила: «Хорошо. Я тогда не буду лечиться. Поеду по монастырям России, и где упаду — там и упаду». Вернулась через полтора года, пришла на КТ — абсолютно нет никакой опухоли. Какие уж тут полтора-два месяца… «Я считаю, что медицина должна быть страховой» Георгий Тариелович, несмотря на молодой возраст, тоже поднимает одну из самых популярных проблем, которые мы видим в этой рубрике: — Последние три года мы, врачи, совершенно не чувствуем к себе уважения. Может быть, отношение государства сыграло роль. Все эти передачи про врачей-убийц, постоянное муссирование врачебных ошибок в прессе. Как-то удалось переломить отношение общества к врачу — и теперь оказалось, что мы услугу должны оказать, а не человека спасти. Нам говорят: я ваш клиент. Ну для кого-то вы клиенты, а для нас-то пациенты. И я всегда своим пациентам говорю: мы с вами будем общаться только в таком тоне. Мы не автослесари все-таки. Человек — сложное создание, нельзя взять, заказать деталь и поставить ему новую. Мы лечим, а не ремонтируем! А вообще, я считаю, что медицина должна быть страховой. Только в этом случае люди будут получать то, чего они сейчас так просят: качества, комфорта, вкусной еды, хорошей палаты, дорогих инструментов. Доктор поясняет: он говорит не о том, что в больницу надо приходить с чемоданом денег, а о том, что нужно ставить в государстве нормальную систему страховой медицины, как на Западе — и тогда простым смертным будет доступно все, о чем так мечтает каждый пациент. — Главное преимущество частных клиник перед большинством государственных — уникальное и очень дорогое оборудование. Но даже если оснастить им все до единой муниципальные больницы, то встанет другой сложный вопрос. Ведь современную медицинскую технику, которая стоит в операционных, мало купить. Ее надо обслуживать (а расценки на это исчисляются миллионами рублей в год), к ней надо закупать расходные материалы и инструменты. За год набегает крупная сумма, не всегда посильная для обычной государственной клиники. Страховая система медицины могла бы поправить положение. К тому же, у пациентов в этом случае было бы больше выбора, где лечиться. Это автоматически усилило бы конкуренцию — как между коммерческими клиниками, так и между государственными. А усиление конкуренции ведет к улучшению качества пребывания пациента в клинике. И, возможно, тогда наши пациенты будут лечиться у нас, а не уезжать за границу, — надеется доктор.
Свежие комментарии